Почему люди курят? Психоаналитический взгляд на курение
Как следует из нашего исследования до сих пор, курение — это гораздо больше, чем просто желание вдыхать никотин. Поэтому понятно, почему никотиновые пластыри или жевательные резинки оказываются столь малоэффективными, поскольку по сравнению с актом курения они являются очень бедной заменой гораздо более богатого и сложного опыта. Нет сомнения, что курильщик стремится к дыму, производимому его портативными кострами, будь то вдыхание дыма от сигарет или курение трубок и сигар. Только время покажет, какова будет судьба недавнего изобретения электронных сигарет, которые, сосредотачиваясь на дыме, предлагают в качестве замены ароматизированный пар, но не имеют ничего общего с огнем.
Почему люди курят? Психоаналитический смысл привычки курить
Глава из книги доктора Густаво Кьоцца (Аргентинский психоаналитик) "Почему люди курят? Воссоединение с дымом и огнем"
Как мы видели, дым, производимый огнем, участвовал в ритуалах всех времен и культур, как в Старом Свете, так и в Новом. Духовная связь, которую человек установил с дымом от огня, столь же стара, как и само человечество. Мы уже цитировали многих авторов, которые приводят достаточные доказательства этого факта, и в оставшейся части книги мы процитируем еще многих. В примитивной культуре коренных американцев, «когда человек хотел связаться со своим тотемом или с духовным миром, он зажигал свою трубку, которая была вырезана в форме его тотемного животного или существа, способного общаться с богами. Курили, чтобы войти в состояние медитации, чтобы подняться над отвлечениями мирского мира. Вдыхая дым, курильщик впитывал субстанцию вечного духа, а выдыхая его, передавал духам свои вопросы и желания, превращенные в дым».
Как мы уже говорили, именно эта возможность настолько увлекла европейцев. Джеймс Барри, комментируя эффект, который вызвало введение привычки курения табака в Англии, заявляет, что «люди, которые до этого занимались только повседневными вопросами, взяли в рот трубку и стали философами». Духовное значение, которое западный человек — так же как и примитивный американец — придавал акту курения, было отражено в изобразительном искусстве: «Романтический период подчеркнул индивидуальность художника, который начал тематизировать свои интересы и личные эмоции и стремился отличаться от буржуазии. В результате курение заняло свое место в европейской живописи XIX века. Эта практика оказалась особенно полезной для характеристики интеллектуальной среды. Художники, писатели и философы погружались в себя среди облаков дыма, которые закручивались в воздухе. Созерцательный взгляд художника можно было узнать по тому, что он курил. Восходящие облака дыма “писали” стихотворение и приносили вдохновение».
В западной культуре акт курения приобрел противоречивые значения, приписываемые табаку (с которым он изначально был связан). «Как расслабляющее и стимулирующее средство, табак был связан как с лечебным, так и с смертельным; с чувственным удовольствием и сексуальной опасностью; с товариществом и социальностью, и с отчуждением бунтаря».
Теперь настало время заняться исследованием, с помощью психоанализа, смысла акта курения, пытаясь сначала понять, какое значение огонь имеет для человека, а затем какое значение, по аналогии, приобретает дым, производимый огнем.
Значение огня и привычка курить. Психоаналитический очерк
Символическое значение огня и его конкретная роль в культурном развитии человека не могли остаться незамеченными для Зигмунда Фрейда. Огонь, как за счет тепла, которое он излучает, так и за счет его пожирающего пламени, способного уничтожить все на своем пути, является, по мнению этого автора, мощным древним символом, который олицетворяет инстинкты в целом, и в частности сексуальное возбуждение. Например, человек описывает свои страсти как что-то, что, когда они «разгораются», начинают «жечь» и его «поглощают»; «жар» страстей также описывается как «костер», в котором человек ощущает себя «сгорающим». (Та же идея находит свое отражение в христианском мифе, согласно которому любой, кто отдастся «огню» таких страстей, станет грешником, обреченным на вечные мучения в аду.)
Поскольку мгновенное удовлетворение всех страстей одновременно невозможно для смертных, в фантазиях примитивного мышления эта возможность остается уделом всемогущих богов. Смертные же, в большинстве случаев, вынуждены терпеть разочарование и откладывание своих желаний. Обладание огнем — чем-то опасным и внушающим страх у всех остальных существ — поднимает человека до уровня бога, способного подчинить себе природу и изменять ее в соответствии со своими желаниями. В то время как сила большинства животных определяется их физическим строением — размерами тела, мышцами, когтями, зубами — сила, которую огонь дал человеку, не зависела от формы, структуры или прочности человеческого тела: «Одна единственная женщина с кремнем или факелом могла бы сжечь весь лес за считанные часы».
Однако, одновременно, необходимость сохранять огонь и трудности, связанные с его контролем, являются верным свидетельством слабости человека и его зависимости от этого элемента. Таким образом, огонь, наделяющий человека властью, которую обычно обладают только боги, одновременно подтверждает его смертную природу, его слабость, уязвимость и зависимость. Фильм «Война огня» наглядно иллюстрирует это утверждение.
Следовательно, тот, кто способен обладать и контролировать огонь, станет «всемогущим богом», но только пока он имеет огонь. Таким образом, огонь наделяет его силой, скрывающей слабость, которая остается в человеке. Подобно супергероям комиксов, зависящим от магического и заряженного энергией объекта — Тор с молотом, Зеленый Фонарь с кольцом, Хи-Мэн с мечом, Синдбад с поясом и т.д. — с ним они непобедимы, но без него остаются беззащитными перед своими врагами.
С замечательной проницательностью Фрейд символически связал этот антагонистический характер огня с тем фактом, что пенис является агентом как для разрядки полового возбуждения, так и для мочеиспускания. Физиология человека устроена так, что эти функции исключают друг друга, подобно огню и воде, которые каждая из них символизирует. По этой причине автор пришел к выводу, что «противоположность между обеими функциями может привести нас к утверждению, что человек гасит свой огонь [возбуждение] своей собственной водой [мочеиспусканием]». Эта идея привела его к предположению, что овладение огнем было достигнуто не тогда, когда человек научился производить его по своей воле, а гораздо раньше — когда он смог его сохранить. Для этого ему пришлось научиться воздерживаться от желания потушить огонь собственной мочой (что само по себе символизирует «потушение» его пылающих амбиций). Другими словами, тот, кто хочет наслаждаться силой огня, должен научиться переносить определенную долю фрустрации.
Эта отказ, который, в качестве награды, наделил эти примитивные существа силой огня для материализации культурной трансформации природы, для Фрейда имел характер первой инстинктивной жертвы, на основе которой затем было построено культурное завоевание человека. Следовательно, можно заключить, что огонь олицетворяет как культуру, которая дарует человеку чувство силы и превосходства над другими существами, так и жертву, которая раскрывает его бессилие и неполноценность по сравнению с богами.
Несколько лет спустя Фрейд столкнулся с любопытным антропологическим фактом, подтверждающим его первоначальное предположение: среди монголов существует запрет на мочеиспускание на горячие угли, из которых еще можно добыть огонь (зафиксирован в Великой Ясе, своде законов Чингисхана - О. Л.). По словам самого автора, это известие побудило его написать статью «О покорении огня», в которой он анализирует миф о Прометее, «культурном герое», который украл огонь у богов, чтобы передать его людям, которые до тех пор были лишь неуклюжими созданиями из глины. За этот кражу боги наказали его, приковав к скале и подвергнув вечным мучениям, когда орел ежедневно пожирал его печень.
В своем анализе мифа о Прометее Фрейд приравнивает огонь к печени, органу, который древние считали местом всех страстей: «Если печень является местом страсти, то она символически означает то же самое, что и огонь; и тогда факт, что она пожирается и восстанавливается каждый день, точно изображает поведение любовных желаний, которые, будучи удовлетворенными ежедневно, обновляются каждый день».
Луис Кьоцца в своей статье «Значение печени в мифе о Прометее» углубляет и обогащает эту символическую параллель между огнем и печенью. В основном он опирается на два аргумента. Первый — основанный на тщательном этимологическом исследовании — утверждает, что идея огня уже заложена в самом имени «Прометей». Второй и главный аргумент, основательно обоснованный, заключается в том, что печень ассоциируется с метаболизмом — функцией, которая, поддерживая «искру жизни» через окислительные процессы, является символом огня. Благодаря этому символизму в воображении человека метаболизм наделяется характеристиками огня, и наоборот, огонь наделяется характеристиками пищеварительного метаболизма: так же, как мы говорим, что метаболизм «сжигает» калории, мы говорим, что огонь «питается», «потребляет» и «пожирает».
Развитие этой темы автором приводит к следующему шагу в символическом сопоставлении огня и печени, где эти элементы противопоставляются: «Таким образом, огонь начинает выделяться как элемент, способный символизировать инстинктивный катаболический и дезорганизующий аспект в этом общем метаболическом процессе, в то время как печень связывается с анаболическим процессом […], хотя также может […] быть связана с огненными представлениями, так как внутри нее также происходят катаболические процессы, сопровождаемые высвобождением энергии».
В заключение, по мнению этого автора, огонь и печень могут символически заменять друг друга, поскольку оба представляют собой метаболизм в целом. Если провести более конкретное различие, то огонь представляет катаболический аспект метаболизма, в то время как печень представляет анаболический аспект.
Что касается нашей темы, вывод, который я намерен сделать на основе работ этого автора, — возможно, сделав шаг вперед — заключается в том, что, если огонь может символизировать печень, он также может представлять способность материализации, которую Кьоцца приписывает бессознательной фантазии, связанной с печенью. Как упоминалось в начале, огонь дает человеку способность материализовать, например, инструменты и орудия, с помощью которых он переделывает природу в соответствии со своими желаниями (которые также являются его идеалами). Кузница была бы хорошим примером этого.
Но так же как катаболизм предшествует анаболизму, любой процесс материализации предшествует необходимому разрушению: например, чтобы создать собственный белок, мы сначала должны расщепить потребляемую пищу на простые аминокислоты; это не сильно отличается от того, чтобы сказать, что для того, чтобы построить стул, сначала нужно срубить дерево, уничтожив форму дерева.
Итак, огонь символизирует и этот разрушительный аспект, присущий любой материализации, и ту первую фазу разрушения, необходимую для создания. Следовательно, огонь — это сложный символ, представляющий как анаболическую способность к материализации, так и более базовую катаболическую способность к разложению, которая необходима для достижения последующей материализации.
Как и следовало ожидать, такой важный элемент в истории человечества не мог не стать сложным и многогранным символом. Я упоминаю это, потому что нам предстоит изучить еще один аспект богатства значений огня, поскольку он также является символом идеала; в частности, дезорганизующего идеала (в том числе из-за уже упомянутой разрушительной способности). Как утверждает Луис Кьоцца, «огонь, горящая ветвь, порождает свет; как свет, освещающий глаза, создает зрительное. Зрительное, эквивалентное идее […], пробуждает интеллект в мозге и оживляет существо из глины, даруя ему психическое начало, искру жизни, символ "оно"».
Попробуем кратко и упорядоченно изложить эти многогранные и противоречивые значения. В первую очередь, огонь символизирует идеал и разрушительный, дезорганизующий эффект, который такие идеалы оказывают на слабого смертного. Это нечто притягательное, мощное и опасное, способное даровать многое тому, кто его контролирует, и отнять многое у того, кто попадет под его влияние.
Стремление человека овладеть столь могущественным элементом находит своё оправдание в попытке подчинить эту силу и направить её на мир и природу, на материальное вне себя. Таким образом, огонь, во вторую очередь, становится символом также возможности разложить материю, чтобы затем собрать её, преобразовывая в соответствии с желаниями; то есть разложить трудности на пути к материализации идеалов.
Значение дыма и его роль в привычке курить. Взгляд психоаналитика
Как уже говорилось в начале, в главе 2, огонь — это видимая часть горения, процесса, в ходе которого происходит разрушение горючего материала. Когда горение неполное, образуется побочный продукт — дым: взвесь в воздухе мелких твердых частиц неполностью разрушенной органической горючей материи. Другими словами, дым — это очень мелкая угольная пыль, «растворенная» в воздухе. Поскольку «курить» буквально означает вдыхать и выдыхать дым, мы можем сразу перейти к исследованию значений дыма, связывая их с привычкой курения. В этом контексте выделим два аспекта значения дыма и акта курения.
Курение: способ включить огонь через дым
Поскольку в бессознательном действует принцип pars pro toto (часть вместо целого), дым, как часть огня, также может быть его символом (русская пословица - нет дыма без огня - О. Л.) и, следовательно, символом его способности разрушать материю, «переваривать» её почти полностью. Это сила, которую, как мы уже говорили, человек стремится присвоить, и, следовательно, желает впитать в себя огонь, чтобы получить такую мощь. Но человек не может вступить в контакт с огнем, не испытав на себе болезненных последствий его разрушительной силы; контакт с дымом — это максимальное приближение к желанию включить в себя могущественную силу огня.
Хулио Рамон Рибейро, перуанский писатель, который признался, что не знает, курил ли он, чтобы писать, или писал, чтобы курить, кажется, интуитивно уловил важность желания огня в привычке курить. В своем эссе «Только для курильщиков» он рассказывает о периоде своей жизни, когда, вынужденный врачами бросить курить (чего он в итоге не сделал), пытался понять глубинные причины своей укоренившейся привычки. Не удовлетворившись психоаналитическими теориями, которые объясняли желание курить сигареты как либо оральное стремление к материнской груди, либо оральное стремление к отцовскому фаллосу, он пишет:
«Мне не оставалось ничего другого, как придумать свою собственную теорию. Философскую и абсурдную теорию, которую я упоминаю здесь просто из любопытства. Я сказал себе, что, по Эмпедоклу, четыре первоэлемента природы — это воздух, вода, земля и огонь. Все они связаны с происхождением жизни и выживанием нашего вида. С воздухом мы находимся в постоянном контакте […]. С водой тоже […]. С землей также […]. Но с огнем у нас нет прямой связи. Огонь — единственный из четырех элементов Эмпедокла, который нас отпугивает, поскольку его близость или контакт с ним причиняет нам боль. Единственный способ установить связь с ним — через посредника. И этим посредником является сигарета. Сигарета позволяет нам общаться с огнем, не будучи поглощенными им. Огонь находится на одном конце сигареты, а мы — на другом. И доказательством того, что этот контакт тесен, является то, что сигарета горит, но дым выпускаем мы. Благодаря этому изобретению мы завершаем нашу первобытную потребность соединиться с четырьмя элементами жизни».
Гастон Башляр утверждает, что для древних людей огонь был подобен опасному животному, прожорливому, хищному и ненасытному, «потому что, имея тепло и движение, он не может перестать питаться и дышать свежим воздухом». Для первобытного человека, если огонь был могущественным животным — которое дышит, двигается, наступает, растет, питается и пожирает, — дым не мог быть ничем иным, как его экскрементами, отходами, оставленными в процессе питания.
Противопоставление этого образа курильщику, вдыхающему эти «экскременты», напомнило мне о привычке эскимосских охотников, которые во время продолжительной погони за белым медведем питаются его экскрементами — будущей добычей, которую они собираются съесть. Хотя в основном экскременты состоят из мертвых клеток эпителия пищеварительного тракта — и, как известно, мертвые клетки одного животного могут быть пищей для другого, — экскременты также содержат продукт неполного переваривания пищи. Это та же самая идея, которая проявляется в двух разных элементах: экскременты как продукт неполного переваривания пищи и дым как продукт неполного сгорания органического вещества.
Известно, что для первобытных людей — или, если угодно, для примитивного в каждом человеке — еда также является формой эйдетического поглощения. Поедание животного (или врага) было, в воображении, способом поглотить его качества, так как поедание и поглощение его плоти означало аналогичное поглощение его души, духа, сущности, самой идеи или внутреннего содержания.
Как мы уже говорили, человек не может поглотить огонь, не обжёгшись и не уничтожив себя, но он может «поглотить» дым. Поскольку в воображении, как мы также отметили, действует принцип «часть вместо целого», дым является символом огня и, следовательно, поглощение дыма эквивалентно поглощению огня, который его производит. Желание поглотить дым может символизировать желание приобрести, через поглощение, часть качеств огня; его выдающуюся способность разрушать материю. Таким образом, после поглощения он увеличивает способность того, кто его поглощает, к материализации идеала (идеала, который, в свою очередь, представлен самим огнем, поглощенным, как если бы он был опасным животным, через его экскременты). «Я думаю, что сигара значительно увеличила мою работоспособность и способность к самоконтролю», — пишет сам Зигмунд Фрейд Шандору Ференци.
[В русской культуре существует эпитет «с дымком», «мясо с дымком». Поедая такой продукт, потребитель чувствует себя связанным с мужской фаллической составляющей, возникает образ охотников, "настоящих мужиков", продымленных и часто прокуренных.- О. Л.]
Магически и символически, тот, кто вдыхает дым, сам превращается в огонь. Доказательством этого превращения является то, что он, как и сам огонь, тоже способен извергать дым… Извергать дым — это «дымить», или, говоря более современно, курить.
Хотя это может звучать невероятно, так увидели первых курильщиков европейцы Старого Света. По всей видимости, Родриго де Херес — один из двух первых европейцев, которые стали курить табак — вернувшись в Испанию после приобретения привычки курения, совершил ошибку, зажег сигару на людях и был обвинен в колдовстве и заключен в тюрьму инквизицией, так как «только дьявол — Люцифер, сам огонь — мог дать человеку силу выпускать дым изо рта». Есть и другие анекдоты в том же духе; как рассказывает Таня Поллард, «два человека, увидев Тарлтона курящим, “никогда не видевшие ничего подобного, были поражены и, увидев пар, исходящий из носа Тарлтона, закричали: ‘огонь, огонь’, и бросили в него чашу вина”». Гилман и Сюн упоминают, что «анекдот, придуманный в XVIII веке о сэре Уолтере Рейли (закоренелом курильщике), рассказывает, что исследователь, вернувшись в Англию, спокойно курил трубку, когда слуга бросил на него стакан пива, полагая, что лицо его хозяина горит».
Как легко предположить, «будь то зажигалка или спички из бумаги или дерева, огонь остается неотъемлемым элементом ритуала курения». Огонь — «то, что оживляет табак». Каждый курильщик носит в своем кармане то, что на протяжении веков было мечтой первобытного человека; инструмент, способный создавать огонь по желанию. Как сигарета, трубка или сигара, зажженные в руке и готовые быть поднесенными ко рту, представляют собой переносной костер — личный, но которым можно поделиться; это то, что в воображении курильщика — а возможно, и в воображении окружающих его людей — делает его превосходящим остальные беспомощные существа; то, что приближает его к древнему представлению о Зевсе с молнией в руке и дарует ему приятное чувство власти.
Курение: дыхательный способ присвоения
Точно так же, как для поддержания огня в жизни требуется кислород — окислитель — и органическое вещество — топливо, для поддержания «пламени жизни» человеку необходимо получать кислород и питательные вещества. Во время внутриутробной жизни эти ресурсы поступают через плаценту; плод через плаценту получает от матери богатую кислородом, питательную кровь. Иными словами, мать выполняет работу по извлечению кислорода из атмосферы и перевариванию пищи до получения питательных веществ, а затем предлагает результат «уже выполненной работы» плоду, чтобы тот мог усвоить его с минимальными усилиями. После рождения поступление кислорода и питательных веществ разделяется на две разные функции: дыхательную функцию для обеспечения кислородом (в газообразном состоянии) и пищеварительную функцию для поступления остальных питательных веществ (в жидком и/или твердом состоянии). Новорожденный должен сам дышать, чтобы получить необходимый кислород; хотя в течение некоторого времени он будет получать необходимые питательные вещества через грудное молоко, он также должен будет переваривать молоко.
Луис Кьоцца в своей книге «Психоанализ печеночных расстройств» изучает глубокие психические последствия пищеварительной функции. Опираясь на других авторов, Кьоцца утверждает, что питание представляет собой способ переноса на внешнее, чуждое, инстинкт смерти, заключенный в самопоглощении, присущем голоду. Эти импульсы изначально направлены на наиболее похожий объект, поэтому стремятся непосредственно захватить объект любви, так как это идеал, с которым субъект хочет идентифицироваться. Так же, как плод питается материнской кровью, а грудной ребенок — материнским молоком, эти агрессивные (пищеварительные) импульсы, возникающие из голода и направленные к наиболее близкому объекту, порождают универсальную фантазию, мифически представленную в тотемическом пиршестве, о том, что первобытный отряд убил и съел отца.
Следуя разработкам Фрейда по поводу древнего запрета на употребление тотемного животного и табу на каннибализм в примитивных культурах, Луис Кьоцца делает вывод о дальнейшей участии процесса, который он описывает как образно-материальную диссоциацию. В рамках этого процесса разрушительные и любовные импульсы разделяются в акте включения объекта. С одной стороны, «визуально» включается идеальный аспект объекта, а с другой стороны, «печеночно» (то есть пищеварительно) разрушается и усваивается материя другого похожего объекта, с целью достижения роста, позволяющего идентификацию с первобытным идеальным объектом. Таким образом, для роста и идентификации с отцом ребенок, вместо удовлетворения своего желания поглотить его, питается другой «плотью».
В других терминах, в то время как визуальное присвоение модели остается прямым, материальное присвоение происходит косвенно, через обходной путь. Как отмечает автор, то, что с одной точки зрения является приобретением, так как позволяет сохранить идеальный объект живым, с другой точки зрения подразумевает отказ от более прямого желания съесть его конкретно (на которое теперь наложен табу).
Для целей обсуждаемой темы мы попытаемся соотнести оба процесса разделения, которые управляют присвоением: 1) эйдейтико-материальное разделение при присвоении объекта и 2) респираторно-пищеварительное разделение при послеродовом присвоении.
Площадь, предназначенная для газообмена, распределенная по около 300 миллионам альвеол, хотя и меньше площади пищеварительного тракта, составляет 70 квадратных метров, что сравнимо, например, с площадью трехкомнатной квартиры. Ингаляционный путь является одним из самых эффективных способов введения веществ в организм — если речь идет о газе или летучей жидкости; так, например, при курении табака вдыхаемый дым достигает легких и быстро поступает в кровоток. Но, как мы отметили в начале, если курение и вдыхание дыма в легкие были бы только способом поглощения наркотика, то как объяснить неоспоримый факт, что заместительные никотиновые терапии, даже если они вводятся ингаляционно, неэффективны для прекращения курения табака?
Возможно, стоит вспомнить идеи Бьянкони; как мы отмечали в главе 1, этот автор утверждает, что, вдыхая дым сигареты, курильщик — поглощая угарный газ — достигает определенного состояния гипоксии, с помощью которого стремится воссоздать связь с материнским плацентарным имиджем (гипоксия, которую заместительные терапии не вызывают). Эта связь с объектом — плацентой — способным переваривать питательные вещества за него отсылает нас к первому из проясненных значений: стремление курильщика стать огнем или вступить в контакт с его несравненной способностью разлагать материю. В отличие от гипоксического аргумента, выдвинутого Бьянкони, применимого только к ингаляционной форме курения (сигареты), идея стать огнем или вступить в контакт с его катаболической силой может также быть распространена на неингаляторные формы курения, такие как курение трубки или сигар (привычка менее зависимая, но не менее распространенная).
Как мы уже говорили, дым — это взвесь мелких частиц угля в воздухе (материя в твердом состоянии); при вдыхании дыма газы этой смеси (газообразные наркотики и угарный газ) всасываются в дыхательную слизистую, но частицы угля остаются в альвеолах, закупоривая их и затрудняя газообмен. Возможно, ключ к пониманию смысла присвоения дыма не в материале, а в воздухе, который его переносит.
Как отмечают Луис Кьоцца и его коллеги в своей работе «Значения дыхания», сообщество смыслов, существующее между жизнью, воздухом, душой и духом, было выделено многими авторами; дыхание придает жизнь, а воздух последнего выдоха уносит ее.
«Если мы можем доверять свидетельству языка, — пишет Фрейд, — то воздух в движении стал моделью духовности, так как дух взял свое название от дыхания ветра (анимус, spiritus; на иврите: руах, дыхание). Это подразумевало открытие души как духовного начала в индивидууме. Наблюдение вновь обнаружило движение воздуха в дыхании, которое прекращается смертью; до сих пор умирающий "выдыхает свою душу". Таким образом, для человека открывалось царство духов; он был готов приписать всему остальному в природе ту душу, которую открыл в себе».
Таким образом, можно предположить, что в воображении анимистического мышления первых людей органическая материя, подвергнутая разрушительной силе огня, умирала и, умирая, в последнем вздохе выдыхала свою душу, свой дух. Дым, исходящий от сгоревшей материи, должен был быть этим последним вздохом, поднимающимся в воздух и исчезающим там; в нем должен был содержаться ее дух, видимый благодаря очень тонкому порошку. Иными словами, дым, как эфирная форма материального (очень тонкая пыль), представляет собой саму душу материи, разложенной огнем; то есть наиболее духовное из материального.
Таким же образом, как приготовление пищи с помощью огня облегчает её переваривание, дыхательное присвоение дыма можно рассматривать как альтернативу или, возможно, как регрессивную попытку обойти диссоциацию эйдетико-материальную: присваивать благодаря силе огня материю в её самой эфирной и абстрактной форме, её саму суть и дух: её аромат. [В разнообразных культурных традициях приятный запах, запах благовоний — свидетельство присутствия божеств. Запахом можно было привлекать божества. “Боги питаются запахами”. - О.Л.]
Частица «per» обозначает высшую степень чего-либо. Например, величайший из всех даров — это прощение; то, что достигло максимальной степени своей формы, считается совершенным. Можно предположить, что «per-fume» — это та же самая суть в её высшей степени абстракции: дым.
Это было бы, таким образом, формой присвоения — на полпути между визуально-идеальным и печеночно-материальным — в которой пытаются присвоить только дух материи — присутствующий в дыме и видимый благодаря ему, извлечённый действием огня. Что-то вроде респираторно-духовного способа присвоения объекта в его абстрактных качествах.
Термин «абстрагировать» строится добавлением частицы «abs-» к латинскому глаголу «trahere» — «тащить», от которого он происходит. Фонетически эта частица, вероятно, имитирует звук, возникающий при вдохе, так что не является неуместным думать, что это слово может отсылать к идее «приносить, вдыхая». Как указывают Луис Кьоцца и его коллеги, вдыхание — акт удаления воздуха из определённого места — как и большинство слов, связанных с дыханием, происходит от латинского слова «spirare» — «дуть», от которого также происходит слово «дух».
Для словарей «абстрагировать» означает рассматривать качество независимо от объекта, в котором оно существует; отделять посредством интеллектуальной операции признак или качество чего-либо для их анализа изолированно или рассмотрения в их чистой сути. Термин «абстрактный», противоположный «конкретному», обозначает какое-либо качество с исключением субъекта, например, белизну, силу, храбрость или доброту; как если бы, оставив объект в стороне, извлекали из него, вдыхая, его основные качества, его чистый дух.
В заключение того, что было сказано до сих пор, можно подвести итог следующим образом: курение, таким образом, представляется попыткой извлечь абстрактную суть вещей и присвоить её. Извлечение, с помощью огня, из материального — духовной части. Похожие идеи, кажется, интуитивно понял Жан-Поль Сартр, когда, как Дзено Косини, решил бросить курить:
«Некоторые годы назад я был вынужден принять решение больше не курить. Конфликт был тяжелым, и, если честно, моя озабоченность заключалась не столько в потере вкуса табака, сколько, прежде всего, в потере смысла самого акта курения. Произошла целая кристаллизация: я курил во время спектаклей, по утрам во время работы, по вечерам после ужина, и мне казалось, что, оставив курение, я лишу спектакль его интереса, ужин — его вкуса, утреннюю работу — её живости и свежести. Даже каждое событие, которое впечатляло мои глаза, казалось, будет в корне обеднено с того момента, как я должен буду воспринимать его без сигареты. Быть-способным-быть-согласным-с-собой-куря: это было конкретное качество, которое распространилось повсеместно на вещи. Мне казалось, что я должен был вырвать его из вещей и что, среди этого повсеместного обеднения, жизнь стоит немного меньше. Так вот: курение — это реакция одновременного присвоения и разрушения.
«Табак есть символ " присвоенного" бытия, поскольку оно разрушается в соответствии с ритмом моих затяжек способом " непрерывного разрушения", поскольку оно переходит в меня и его изменение во мне обнаруживается символически преобразованием потребленного твердого вещества в дым. Связь пейзажа, рассматриваемого при курении, этой небольшой кремационной жертвы, такова, как мы только что увидели, что она была своеобразным символом. Это значит, следовательно, что реакция разрушающего присвоения табака символически равнозначна присваемому разрушению всего мира. Посредством выкуриваемого табака горит и дымится мир, растворяясь в дыму, чтобы войти в меня».
«Я должен, чтобы сохранить свое решение, реализовать определенный вид декристаллизации, то есть редуцировать, не слишком отдавая в этом себе отчета, табак не более чем к нему самому; то есть к траве, которая сгорает, разорвав его символические связи с миром, и убедить себя, что я не теряю ничего в театральной пьесе, в пейзаже, в книге, которую я читаю, если я их буду рассматривать без моей трубки, то есть перевести себя к другим способам владения этими объектами, в отличие от владения в этой жертвенной церемонии. В то время как я буду убеждаться в этом, мое сожаление редуцируется к незначительной вещи; я буду сожалеть, что не стану больше ощущать запах табачного дыма, тепло от трубки в моих пальцах и т. п. Тут мое сожаление станет безоружным и достаточно терпимым».
В заключение этой главы, как отмечает с характерной иронией Жан Жак Брошье, «реальность такова, что Сартр продолжал курить до самой смерти; трубку из кукурузной бумаги, без фильтра».
«Духовный голод» курильщика
"Табак — это спутник одинокого человека, друг холостяка, пища голодного, утешение печального, сон бессонного и огонь мерзнущего. "
Чарльз Кингсли.
В качестве синтеза того, что мы обсуждали, можно предположить, что курильщик пытается преодолеть трудности в процессе превращения материального в духовное. Это особая трудность, которую можно представить как нечто промежуточное между «печеночной» задачей материализовать идеал и «визуальной» задачей идеализировать материю. Трудность «дыхательная» в отношении духовности жизни; стремление или «духовный голод», который побуждает человека абстрагировать саму суть вещей, чтобы впитать её и таким образом достичь лучшего духовного соединения с миром.
Таким образом, курильщик вступает в контакт с силой огня и пытается символически подражать ему, испуская дым. Он стремится быть как огонь и иметь ту же способность разлагать материю до её последнего выражения, до её последнего дыхания, превращая её в нечто абстрактное — в воздух, в чистый дух. Независимо от того, что и как он курит, как верно замечает Сартр, курильщик пытается разложить то, что у него перед глазами, до духа — до дыма — чтобы включить это: спектакль, книгу, пейзаж, весь мир…
Через акт курения субъект пытается удовлетворить этот духовный идеал. Дым, который он вдыхает, представляет собой «духовную пищу», содержащую дух материи, её абстрактную сущность. Дым как часть огня; тот могущественный зверь, который в прошлом содействовал культурному развитию человека.
В заключение: с помощью огня курильщик разлагает материю до самой её сути и оставляет в дыме только её дух, чтобы затем впитать его. Вдыхая дым, как если бы это была «духовная пища», он пытается удовлетворить свой «духовный голод». Более того, делая это, он становится способным испускать дым, как сам огонь, и таким образом исполняет желание стать субъектом, способным извлекать из вещей самое духовное.
Но так же, как удовлетворенные аппетиты возрождаются вновь, через некоторое время эта повышенная духовная способность абстрагировать суть вещей, которую приносит акт курения, тоже угасает. Так же, как сила, которую огонь придаёт человеку, длится лишь пока он горит, так и идеал духовности, способность испускать дым и быть как огонь, длится лишь пока сигарета, сигара или трубка остаются зажжёнными. Таким образом, курильщик зависит от своей привычки, как первобытный человек зависел от своего костра. Перефразируя слова наших бабушек: «Чесаться и курить — стоит только начать, остановиться невозможно».
Эту духовную неудовлетворенность можно рассматривать как в абсолютных, так и в относительных терминах; то есть она будет больше, чем меньше духовное развитие субъекта. Однако, поскольку это, в конечном счёте, аффект, можно предположить также определённую долю духовной неудовлетворённости у людей с высоким уровнем духовного развития. Точно так же можно думать, что даже у людей с очень низким уровнем духовного развития этот аффект может оставаться латентным, если его проявление будет затруднено другими актуальными аффектами. Другими словами, можно найти как курильщиков с серьёзным духовным дефицитом, так и курильщиков с богатой духовной жизнью.